* * *

Первой попыткой утвердиться П.А. Столыпину на правящем Олимпе Российской империи было предложение его родственника обер-прокурора Синода князя А.Д. Оболенского в октябре 1905 г. о выдвижении кандидатуры Петра Аркадиевича на пост министра внутренних дел. Однако, лица, причастные к принятию решения мало его знали, а С.Ю. Витте видел на этом посту только П.Н. Дурново.
 

В апреле 1906 г. правительство Витте само ушло в отставку, и кандидатура Столыпина на пост министра внутренних дел вновь выплыла.
Формировавшееся правительство И.Л. Горемыкина представлялось всем как сборище реакционеров. Сам же престарелый Горемыкин не понимал, зачем это он вновь понадобился власти. Ему в домашней тиши на отдыхе и так нравилось. А здесь, нате вам, в третий раз приходится натягивать на плечи премьерский мундир. О Столыпине в то время вспомнили по докладу Д.Ф. Трепова 1905 г., в котором тот отмечал, что благодаря личным заслугам губернатора порядок в Саратовской губернии наведен полностью. В действительности это было не совсем так. Петр Аркадьевич вначале действительно лично участвовал в карательных экспедициях, но понял, что благоразумнее перенести эту ношу на плечи военных. Потому ему удалось прослыть либералом, что было кстати. Замена явного карателя П.Н. Дурново на либерального Столыпина казалась в глазах многих удачным ходом. Никто не сомневался, что «двигали» Столыпина его шурин Д.Б. Нейгардт и Д.Ф. Трепов, который пристрастился к разыгрыванию перед царем мудреных назначенческих комбинаций.
 

Став министром внутренних дел, П.А. Столыпин отличился тем, что стремился объединить тех землевладельцев, которые видели в крестьянской общине организацию, готовую к погромам их имений под знаменем борьбы с малоземельем. Вместе с тем ему удалось осуществить контакты и с председателям I-й 

Думы С.А. Муромцевым, и с лидером кадетов П.Н. Милюковым.
 

После роспуска Думы И.Л. Горемыкин, казалось, больше ни на что не был годен и никому не нужен, к тому же все больше стали поговаривать о необходимости послабления политики в отношении либералов. Николай II как-то заметил: «Старый Горемыкин дал мне совет, указавши только П.А. Столыпина! И за это спасибо ему». Действительно в складывавшихся условиях П.А. Столыпин оказался самой подходящей фигурой на пост главы правительства, и Петр Аркадьевич наконец-то получил возможность составить программу преобразований, о которой он давно мечтал. Но опять же помешала революция.
 

На заседаниях Правительства он изъяснялся определенно и недвусмысленно: «Господа, − говорил он, − наше дело – преобразования, необходимость в коих для России очевидна. Пожалуй, всем здравомыслящим ясно, что социалисты разных мастей пытаются этот процесс остановить, так как чем успешнее будем действовать мы, тем очевиднее будет их ненужность. Уверен, они, как паразиты, размножаются в теле государства, когда мы медлим. Обратите внимание, все их бомбы и террористические акты начинали массово производиться, когда государство приступало к реформам. Поэтому вопрос стоит так: либо реформы, − либо революция. Из этого следует, что мы должны использовать все возможные средства, в том числе, хотим того или нет, подавлять всякие проявления мятежей, опережать их, а разносчиков революционной заразы попросту уничтожать».
 

Столыпин встал из-за стола и прошелся по кабинету, члены правительства перешептывались между собой, обсуждая сказанное главой правительства.
 

– Но главное при этом, − как бы высказывая свои мысли вслух и не обращаясь ни к кому, резюмировал Столыпин, − это реформы.
 

– Петр Аркадьевич, − из-за стола поднялся А.В. Кривошеин, которому предстояло стать главноуправляющим землеустройством и земледелием, – я готов полностью поддержать Вашу идею, но мне не дает покоя опыт Сергея Юльевича Витте, ведь он тоже стремился к реформам, но координальных перемен в нашем обществе так и не произошло.

– Ваше замечание вполне уместно и своевременно. Однако, я не вижу оснований отказываться от реформ. Нам предстоит начать с того, на чем С.Ю. Витте остановился, извлечь из его деятельности положительный опыт и постараться если и допускать, то поменьше ошибок. Вот поэтому необходимо в кратчайший срок собрать во всех ведомствах проекты, которые уже разработаны Сергеем Юльевичем. И давайте при этом не будем считать, где чьи заслуги. Как сказано в Писании? Бог «воздаст каждому по делам его». Нам предстоит вдохнуть свое понимание проблемы и действовать сообразно этому. Нашим лозунгом должно стать «Единое понимание замысла реформ и единая воля при их реализации».
 

Март 1907 г.

Россия, Санкт-Петербург.
Заседание Государственной думы

Члены Государственной думы спешно занимали свои места в томительном ожидании выступления главы правительства П.А. Столыпина, который должен был прокомментировать программу реформ по проведению преобразований в России. Однако, он задерживался у императора, и слово было предоставлено депутату фракции кадетов, который долго и нудно пытался сосредоточиться на чем-то главном, но его мысли тонули в чтении каких-то документов и деклараций. Попутно он не забывал «поддеть» правых и правительство, что в конечном итоге нагоняло изрядную скуку на участников заседания.
 

Положение усугубил своим выступлением В.М. Пуришкевич, который вновь и вновь требовал репрессий для печати, которая занимается, как заявил он, стравливанием различных слоев населения.
 

Когда доза снотворных заявлений достигла критической отметки, в дверях зала заседания появился П.А. Столыпин, за ним – А.В. Кривошеин, главный теоретик землеустройства датчанин А.А. Кофод и несколько членов правительства. Зал моментально взбодрился, а председательствующий пригласил Столыпина за кафедру. Внешне Петр Аркадьевич вел себя спокойно. Он деловито разложил свои бумаги на кафедре, внимательным взглядом осмотрел аудиторию. Некоторая бледность в лице выдавала его внутреннюю напряженность: он понимал, что «своей» партии в Думе у правительства нет, и поэтому можно было ожидать критики за промахи в докладе со всех сторон.
 

В ночь перед заседанием Государственной думы П.А. Столыпину не спалось. Он долго ходил по кабинету, брал рукопись доклада, еще и еще раз пролистывал ее и убеждался, что все там сказано как надо. Но примет ли это Дума, ведь кого-то программа реформ напугает, а кому-то они попросту не нужны. Он вспомнил Шекспира: «Быть или не быть?» Подошел к окну, с Невы дул холодный, промозглый ветер, внушавший людям в ночи беспокойство. Иногда он достигал такой силы, что стекла в окнах начинали потрескивать. «Действительно, – подумал Столыпин, – Россия стоит перед выбором: «Быть или не быть?» Без реформ еще одна, две войны, революция, и Россия лет на семьдесят–сто погрузится в хаос и потрясения, а с реформами она возвысится и вновь обретет свое Величие. Он понимал, с этим связано и его будущее: «Случись чего, в Колноберже уже не отсидишься, я уже не смогу теперь жить тихой, размеренной жизнью добропорядочного помещика, и армия не моя стезя, раньше надо было начинать».
 

Петр Аркадьевич невольно взглянул на икону в углу кабинета, он не был набожным человеком, но всегда чтил святыни. – «Господи, – вырвалось у него из груди, – уж если я принял сию чашу, то не оставь меня в трудную минуту, вразуми меня, Господи, и наставь на путь истинный».
 

Он вновь подошел к окну, ветер усиливался и грозил тому, что воды Невы поднимутся и заполонят ближайшее пространство. Столыпин еще раз прошелся по кабинету, подошел к рукописи и склонился над ней. Завтра о ней заговорит весь мир или ее можно будет выбросить в мусорную корзину. Перед его взором возникли лица его явных противников, которые наверняка делали все, что можно, чтобы провалить его выступление в Думе. Они будто вопрошали: «Откуда ты на нашу голову взялся, покоя нет от тебя. Но мы еще посмотрим, как ты будешь заворачиваться? А то ишь, взялся: мужика просвещать, хуторами и отрубами наделять. Ты еще ему винтовки дай, пусть он громит барские имения. Марат, ты наш эдакий. Или в Робеспьеры метишь? Смотри.., удавка на тебя всегда найдется». От этого видения Столыпина аж передернуло. Он еще и еще раз прошелся по кабинету. «Ну, ну, – подумалось ему, – посмотрим, Я вам то же не мальчик для битья, а глава его Императорского величества Правительства Государства Российского. Остановился, посмотрел на портрет Николая II. Его лик был писан благородным, каким он и был на самом деле. Император взирал на него сверху задумчивым, но приветливым видом. «Только бы царь не дал слабину, а то эти обложат со всех сторон, будут нашептывать, смущать. А батюшка наш доверчив, не приведи, Господи, отступиться. «Иди, – не услышал, а почувствовал слова Николая II Столыпин, – пока я с тобой все будет нормально».
Петр Аркадьевич снова склонился над рукописью. Как же начать свой доклад? От этого многое зависит.
 

– Господа члены Государственной думы! – начал он. – Вы давно настаивали на том, чтобы правительство изложило свои намерения перед вами. Я всегда стремился к тесному сотрудничеству с Думой и рад предоставленной мне возможности высказаться о наших планах.
Мы не раз повторяли, что стремимся к созданию Великой России. Однако это величие различными слоями нашего населения видится по-разному, поэтому мы составили свою программу реформ, которая отражала бы интересы не отдельных слоев населения, а государства Российского, что является залогом процветания каждого гражданина.
 

Столыпин сделал небольшую паузу и внимательно осмотрел аудиторию. Было очевидно, что безразличных к сказанному перед ним не было. Участники обменивались впечатлениями от услышанного. Группа депутатов даже что-то сосредоточенно записывала.
 

– Пособраннее, товарищи, − руководил ее работой старший, − поменьше отвлекайтесь на второстепенное. Записывайте главное, учитесь за словами наших идейных противников видеть их сущность.
 

Он протер пенсне платком, этим же платком испарину на лбу, шею, высморкался, вытер под носом и продолжал.
 

– Вот, к примеру, он говорит: «Вы давно настаивали», мы записываем: «Наконец-то господин Столыпин соизволил по неоднократному настоянию Думы выступить перед ней и посвятить депутатов в замыслы правительства». Или же пишем: «Оказывается, программа реформ выражает не чаяния широких народных масс, а государства, то есть царизма». Вот видите, как все получается, если анализировать сказанное с точки зрения партийности и классовой теории. Так, внимание продолжаем слушать.
 

– Поэтому, − продолжал Столыпин, − мы делаем ставку не на пьяных и слабых, а на разумных и сильных личностей. Только просвещенная, трудолюбивая, целеустремленная личность способна стать созидающей силой, производителем товарной продукции.
 

– Успеваете записывать, товарищи? Обратите внимание на его слова «пьяные и слабые», ведь это его отношение к народным массам, а будущее он видит за аморфными просвещенными личностями. То есть речь опять же идет о дворянстве и ее отдельных, как он выразился, целеустремленных личностях. 

Иными словами, творчеству масс противопоставляют отдельные личности, к которым Столыпин, конечно, относит и себя. А это, знаете ли, попахивает буржуазно-помещичьей диктатурой.
 

– Господа, члены Государственной думы! Часто приходится слышать, что усилия правительства направлены, прежде всего, на аграрную реформу. Это не совсем правильное понимание нашего замысла.
 

– Так, так, так, − тихо, но возбужденно пробубнил депутат с испариной на лбу и подтекающим носом, − запишем, что «правительство не считает аграрный вопрос первостепенной важностью и стремится тем самым сохранить в деревне всевластие крупных землевладельцев». Товарищ Губарев, пойдите, и позвоните в редакцию газеты, чтобы непременно оставили место в сегодняшнем номере для нашего отчета. И непременно в сегодняшнем, народ должен, наконец, услышать правду в том, что его ожидает, кроме «столыпинских галстуков» и казачьих нагаек.
 

– Программа правительства направлена на оздоровление всего организма российского общества. Поэтому на первое место я бы поставил создание механизма общего для всех правового пространства, которое предоставило бы каждому права и свободу, чтобы каждый мог действовать не по своему наитию, а в рамках законности. Для этого необходима судебная реформа. Важно установить баланс интересов между личностью, обществом,
государством и церковью, ликвидировать национальные ограничения, в том числе евреев.
На этих словах депутат резко оторвался от своей писанины и ошалело всмотрелся в Столыпина.
 

– Вот он, вот он, Макиавелли ХХ века, заврался до предела, кто бы и поверил ему, но только не мы. Видали мы таких, нас не проведешь на мякине. Мы вас, господин Столыпин, выведем на чистую воду. Дайте мне еще бумаги, − нервно обращаясь к своим, сказал он.
Группа встрепенулась. «Дайте бумаги, писать не на чем». Все как завороженные смотрели на старшего: «А что делать нам? Что писать?»
 

– Не отвлекайте меня, пишите, как понимаете, потом разберемся, – думая о чем-то о своем, старший, склонившись над пачкой бумаги, принялся строчить что-то дальше. При этом он продолжал бубнить себе под нос, иной раз злобно ухмылялся своим мыслям или чуть порыкивая грозился кого-то разоблачить, наказать и вообще выбросить на свалку истории.
 

Его товарищи по фракции недоуменно переглядывались, пожимали плечами, заглядывали в конспекты соседей, всем своим видом показывая, «а им-то что писать?» Понять все сразу, вот так, без какой-либо установки было не просто. Хотя речь Столыпина сама по себе была ясна, но вот, что стояло за хитросплетением его слов, неискушенному уму народных избранников было сложно. Они готовы были жечь дворянские усадьбы, с голыми руками идти на цепи казаков, но здесь надо было думать и не просто думать, а разоблачать хитрые замыслы царского правительства.
 

От очередного заявления Столыпина старший аж засопел, а карандаш под его рукой от усердия хрустнул и сломался. «Дайте новый карандаш, а этот заточите», − захрипел он. Дали карандаш.
Далее Столыпин подробно прокомментировал пакет документов относительно реформы местного самоуправления.
 

– Ишь, каков, хочет всех повязать по рукам и ногам, да еще чтобы трудящиеся массы плясали под их дудку. Хорош гусь! Но нас не проведешь.
Депутаты в косоворотках кинулись скорее, пока не забыли, записывать слова старшего.
Докладчик остановился на минуту перевести дыхание. Он выпил глоток воды. За внешним спокойствием Столыпина скрывалась тягостная мысль, которая не давала ему покоя – как Дума поймет его отчет и как она отнесется к замыслу правительства. Во многом от этого зависело будущее его программы.
 

– Я вижу, – отвлекаясь от доклада, проговорил он, − что некоторые господа, члены Думы, делают за мной свои записи. Смею заверить, что вся информация правительства будет опубликована.
 

– Публикуйте, публикуйте, хоть обпубликуйтесь, а мы уже завтра откроем глаза народа на Ваши выкрутасы, пусть все знают, что Вы там напубликовали и как хотите оболванить трудящиеся массы.
 

– Я думаю, – продолжил Столыпин, – что пора переходить к экономической части нашей программы. Прежде всего, предстоят реформы налоговой политики, которая должна закрепить экономические права в области крупного, среднего и мелкого предпринимательства, помочь среднему классу встать на ноги и включиться в процесс возрождения России. В центр налоговой политики правительство ставит прогрессивное налогообложение. И второе – все категории населения должны получить реальную возможность пользоваться дешевым кредитом.
 

И, наконец, господа, члены Государственной думы, вопрос о землеустройстве.
 

После этих слов наступила абсолютная тишина. Прекратились всякие перешептывания и движения, все взоры были обращены на докладчика. Столыпин знал, что этот вопрос привлечет внимание, но он не ожидал, что это внимание перерастет в такую степень напряжения, которая разрядившись либо сметет его и правительство, как ураган способен вырвать из земли с корнями вековые деревья, либо он получит полную свободу и поддержку своим начинаниям.
 

– Так, так, − злорадно пробурчал руководитель «косовороток», – так и запишем, что вопрос о земле был поставлен в самую последнюю очередь.
 

– В ответ, − начал Столыпин, − на разрушительное движение и открытое разбойничество, приведшее к разорению честных тружеников и развращению молодого поколения, правительство намерено предложить программу созидательных мер землеустройства. Это будут крупные преобразования, которые должны привести нас к повышению благосостояния основного земледельческого класса государства, поставить на ноги и дать хозяйственную самостоятельность многомиллионному сельскому населению. Только при этих условиях мы сможем реализовать те планы, о которых я сегодня докладывал, и, в конечном итоге, − создать основу, на которой прочно будет воздвигнуто преобразованное русское государственное здание.
Столыпин хотел продолжить и приготовился сказать следующую фразу, но аудитория не дала сделать ему это. Зал, его центр и правая часть взорвались оглушительными рукоплесканиями, возгласами «браво». От неожиданности Петр Аркадьевич даже слегка вздрогнул, а посмотрев перед собой, понял: «Это прорыв, наконец-то для правительства появилась реальная возможность опоры на большинство Думы и тех, кто стоял за этим большинством». Когда зал стих, он продолжил.
 

– Пока крестьянин беден, пока он не обладает личной земельной собственностью, пока он находится в тисках общины, он остается рабом. При этом, я постоянно это подчеркиваю, что правительство считает совершенно недопустимым принуждение и насилие над свободной волей крестьян. Правительство не намерено насильно ломать общину, но стремится убедить крестьян, что только свобода человеческого труда может из крестьянина-раба сделать крестьянина-хозяина, производителя, создать широкий слой крепких собственников.
 

Правительство, выступая против насилия над крестьянством либо гнета чужой воли над свободной волей крестьян в деле устройства их судьбы, распоряжения его надельной землей, стремится создать условия для раскрепощения земледельческого класса, поэтому наш законопроект исходит из того, что не земля владеет человеком, а человек должен владеть своей землей. Если крестьянство последует нашему призыву, то мелкий земельный собственник явится ядром будущей мелкой земской единицей. Он трудолюбивый, обладающий чувством собственного достоинства внесет в деревню и культуру, и просвещение, и достаток.
 

Зал вновь рукоплескал докладчику, а наш депутат злобно требовал дать ему еще бумаги и новый карандаш. «Реакционеры всех мастей, – писал он, – аплодировали докладчику…».
 

– Когда я говорю «убедить» крестьян, − продолжал воодушевленный Столыпин, − то имею в виду не просто уговоры. Мы имеем программу просвещения народного, так как только грамотный и просвещенный человек может правильно разобраться, в чем его выгода, а в чем пустые хлопоты. Мы будем стремиться создать единую общедоступную сеть, включающую начальное, среднее и высшее образование, а также различного рода профессиональные учебные заведения, воскресные и вечерние школы, училища и курсы.
 

Заканчивал свое выступление Столыпин под бурные аплодисменты и выкрики «браво».
 

– Правительство должно избегать лишних слов, но есть слова, выражающие чувства, от которых в течение столетий усиленно бились сердца русских людей. Слова эти: неуклонная приверженность к русским историческим началам в противовес беспочвенному социализму. Это желание, это страстное желание обновить, просветить и возвеличить Родину в противовес тем людям, которые хотят ее распада.
 

При выходе из зала заседания Столыпина окружила толпа репортеров, засыпавших его вопросами. Многие из них хотели знать, насколько реальны планы правительства.
 

– Господин Столыпин, неужели Вы верите, что изложенные Вами планы правительства реальны? Даже просвещенные страны Европы вряд ли отважились бы на такие масштабы преобразований. А Россия – захолустье цивилизованного мира, чтобы привести ее в порядок, и ста лет будет мало.
 

– Это Вы ошибаетесь. Наша программа вполне реальна. Мы не утописты-мечтатели, которые вначале что-то сделают, а потом пытаются обосновать сделанное, поэтому у них все наперекосяк, а чтобы исправить содеянное приходится прибегать к крайним мерам. У нас же все просчитано, все части программы взаимосвязаны и взаимообусловлены. К примеру, мы заботимся о просвещении народа и подсчитали, что требуется для его образования, какое необходимо финансирование, и только на такой основе формулируем программу. При этом мы знаем: необразованный, невежественный человек никогда не освободится от духовного рабства, а значит не может участвовать в решении поставленных задач. Кому-то может и ста лет на все это мало, а мы подсчитали, что нам нужно двадцать лет, чтобы Россия приобрела величие перед цивилизованным миром.
 

– Двадцать лет развития с нулевой отметки – это ли не утопия?
 

– Ваше заявление свидетельствует о полном непонимании происходящих в России с конца XIX века перемен. Кто-то может и хотел бы представить Россию на нулевой стадии развития, но это не результат анализа, а политические амбиции. Загляните в отчеты европейских экономистов и обозревателей. Там вполне признается, что Россия уже сегодня вполне конкурентна с ведущими странами. Так что говорить о «нулевой отметке» поздно, это могут позволить себе либо люди малосведующие, либо наши злопыхатели и противники.
 

В те дни европейские газеты переполнились комментариями доклада П.А. Столыпина. Так в передовой статье газеты «Taglihe Rundschau» подчеркивалось: «Государственная дума, по-видимому, решила относиться к г. Столыпину с доверием. Без преувеличений можно сказать, что будущее России покоится на плечах г. Столыпина. Очень возможно, что он и есть тот герой-рыцарь, которого ждет Царь для спасения России…».
 

* * *
 

18 марта 1907 г.
Россия, Санкт-Петербург.
Кабинет П.А. Столыпина

Помощник главы правительства доложил утреннюю почту.
 

– Это все, что еще?
 

– Петр Аркадьевич, продолжают поступать письма и телеграммы в Вашу поддержку.
 

– Вы, кстати, отправили мой ответ на поздравление С.Ю. Витте?
 

– Конечно, в тот же день.
 

– Что на сегодня?
 

– Адрес, подписанный несколькими тысячами людей.
 

– Даже так!? «Несколькими тысячами»?
 

– Да, представьте себе, все они из разных слоев общества.
 

– Дайте, я сам прочитаю.
 

После чтения письма Столыпин явно волнуясь таким, во многом неожиданным резонансом в обществе, повернулся к помощнику.
 

– Пишите мой ответ и свяжитесь от моего имени с А.С. Сувориным с просьбой поскорее опубликовать это в «Новом времени».
 

– «…Вполне оценивая ту необычайно высокую честь, которой я удостоен, я хорошо понимаю, что отклик общества относится ко мне лишь постольку, поскольку я являюсь верным исполнителем воли и предначертаний моего Государя…
 

Хочу выразить всем, оказавшим мне глубоко тронувшее меня внимание, особенно дороги мне отныне имена крестьян, мою самую сердечную благодарность и уверения, что в сочувствии общества правительство почерпнет новые силы продолжать, с верою в светлое будущее России, порученное ему Государево дело. А для меня служить во славу Родины и Царя – высшая цель и высшее счастье».
 

Эйфория – сладостное, но быстро проходящее чувство. Крупные землевладельцы так и не прониклись замыслом Столыпина, а потому не хотели перемен, левые боялись перемен, какие предлагались в программе правительства. Каждый желал измерять реформы своим аршином.
 

– Экономическое и финансовое положение России в настоящий момент превосходно, – предупреждал свое Правительство французский экономист Э. Тэри, изучавший по его поручению положение дел в России, – от правительства зависит сделать его еще лучше. Если дела пойдут таким же образом, то к середине настоящего столетия Россия будет доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении.
 

Придворные интриги со временем охладили отношение Николая II к Столыпину, а ему так и не удалось создать своей партии в Думе. Но правительство наперекор всему шло своим курсом и Россия преодолела тяжелейший кризис начала ХХ в., в 1909 г. обозначился ее экономический подъем. За последовавшие предвоенные годы она увеличила объем производства в полтора раза, в индустрии страны явно чувствовалось
превосходство тяжелой промышленности над легкой. Это позволило России сравнительно быстро занять пятое-шестое место в мире. Русский рубль стал одной из твердых конвертируемых валют, а его золотое обеспечение было одним из самых прочных в Европе. По ряду важнейших показателей она превзошла Францию.

<-- НАЗАД       СОДЕРЖАНИЕ       ВПЕРЕД -->>